my computer thinks i'm gay - but what's the difference anyway?
Размещение: запрещено
Посвящение: Дориане
читать дальшеОн тихо встал, что бы не разбудить Матильду.
Она так хотела познакомить его с родителями… Кошмар какой-то просто. Мамочки его девушек всегда пугались, и не зря – какой-то хмурый бугай, да еще и весь в пирсинге. А вы знаете, ведь железо на теле как-то защищало от внешнего мира. Слегка.
Он не был красив, но как они говорили… Чистая концентрация мужественности.
Хрена себе, честное слово.
Он медленно поднялся на чердак. Воспоминания там можно было попробовать и даже проглотить… Он почувствовал, что его уносит как Алису. В темную, бесконечно глубокую дыру воспоминаний.
Все страньше и страньше.
Честно? Его жизнь – самое скучное, что он читал в своей жизни. А читал он много, ибо, простите, графоман. А все графоманы начинали с того, что заглатывали книжки, как леденцы и пытались что-то написать что-то более-менее не бездарное. Но не свое, а по этим самым книжкам. Ибо твое читать никто не хочет. А увидеть, как любимый герой\героиня\автор\собака живет своей жизнью помимо книги, хочется всем. Вот и пиши себе спокойно фанфики, кто же против?
Но он пошел дальше, ибо дурак полнейший. Сказано же – твое творчество никому до задницы не нужно, куда лезешь? А он все строчил и строчил, забывая о сне, еде и туалете. А это, конечно, хорошо не заканчивается никогда.
Его книги занимали где-то среднее место на рынке – не бестселлеры, но и не детективчики для старых собачниц.
И именно тогда он решил писать мемуары.
Тогда он встретил Матильду. Веселая, забавная… Она ни черта не понимала его порывов, но спокойно принимала. А этого достаточно после стольких лет презрения, знаете ли.
Захотелось, что бы лет эдак через двадцать какой-то бедный студент взахлеб зачитывался его историей… чуть ли не до Анны Австрийской приравнивал его Венеру, его надежду, его Матильду… Красивые слова, ничего более.
А еще ему нравилось, что они были из разных стран. Такая, в общем, загадочная иностранка, говорящая на непонятном языке, который он принципиально не хотел учить еще в школе. И она так смешно картавила, когда изъяснялась с ним.
Запечатлеть ее на бумаге стало сном, главной идеей и безумной мечтой. Она с интересом смотрела на кривые буковки на плотной бумаге, но ничего не спрашивала. А зачем, она же все равно не поймет, да?
Просто она в него верила. Ему с детства этого не хватало. Над ним подшучивали все, начиная с любимой тети и заканчивая старшей сестрой с длинным прыщавым лицом и глазами на выкате. Такой он ее и запомнил: высокой худощавой девчонкой с проблемной кожей и пухлыми губами, вечно обкусанными и обветренными. Потом она уехала учиться заграницей, и они больше не виделись. И хоть сейчас она стала нормальной женщиной со смуглой после солярия кожей и вечно шелковистыми волосами неестественно светлого цвета, он ее помнил именно такой. Абсолютно не симпатичной, язвительной и такой родной.
Но кому нужны его мемуары, когда твои истории не особо и читаются? Тем более, ты еще не помер, чего издавать-то?
Стандартный ответ. Жуть зеленая.
И мемуары полетели советской скоростной ракетой на чердак. Матильда только обрадовалась и потянула его на активный отдых.
С писаниной покончено! С прошлой жизнью – покончено!
И теперь все шло к этому совершенно ненужному и пугающему событию – свадьбе… А потом пеленки, распашонки, сопли, слюни, немытые ночные горшки…
Одним словом, ПОЛНЫЙ КОШМАР. Ладно, это два слова. Есть еще одно. СКУКА. ПОЛНЕЙШАЯ СКУКА, которую не развеять даже походами налево. А зачем тогда было жениться, если потом заглядываться на чужие короткие юбки? Глупо как-то. И все эти скандалы, подозрения… Как-то даже неинтересно, унизительно. Никакого азарта и адреналина.
Теперь-то и с парашютом не попрыгаешь, и с аквалангом не поныряешь.
Вообще ничего. НИ-ЧЕ-ГО.
Может, подождать, со свадьбой-то? Еще родители ее скандал заведут – как можно такого меня в дом без опаски пускать. Соседям на смех?
Подождите, то ли еще будет.
Ладно, до свадьбы и так не близко. Можно придумать миллион отмазок, попутешествовать еще, они даже и Тадж-Махал не видели…
Но, с другой стороны, она то серьезно рассчитывает на свадьбу. Строит планы, фантазирует о платье…
И на кой черт ему эта свобода без Матильды? Она – его свобода, как бы избито не звучало. И если уж так ей хочется – то какая разница? Все-таки, в его жизни мало что изменится…
Они лишь переедут в дом побольше, и без чердака. Или переделают чердак под комнаты. Все-таки, детям нужно место.
Как-то все это нереально.
И каждый вечер он бегает сюда, пока еще время есть. Матильда уснет – а он на чердак, где так заманчиво пахнет гнилью и старой бумагой… Здесь все книжки, прочтенные в детстве и юношестве, первые пробы пера, те самые рассказы, черновики книг… И его мемуары. Полный сборник хлама этого неудавшегося гения.
Прочитать еще раз – понять, что это не его – уйти и уснуть, подложив руку женщине под голову. Следующий вечер – тоже самое.
Понять, что это не его.
А что его тогда? Работать в конторе и подрабатывать репетитором? Да и мало кто берет его как репетитора. Все-таки, не располагающая у него внешность. Бугай, да еще и в пирсинге. А вы знаете, ведь железо на теле как-то защищает от внешнего мира. Слегка.
Но теперь ему защита не нужна, так ведь? У него невеста есть. Принимает его таким, какой есть. Не пытается изменить. И любит же, а иначе, какой ей резон быть с ним, нервным, хмурым, раздражительным и замкнутым?
Странные они существа, эти женщины.
Перечитывает в который раз свою историю и находит ее отвратительно неинтересной. И слог у него дурацкий. И не смешно, и не трогательно.
И смотрит он в маленькое грязное окошко и пытается понять – на что же он потратил пол жизни, а?
И под руку попадается какая-то сломанная ручка и исписанный до половины блокнот.
И как-то так тесно вдруг становится.
И вспоминает, что там внизу его вообще-то будущая жена ждет.
Она его с родителями познакомить хочет.
И любит он ее.
И репетитором быть, кстати, весело.
А пирсинг вообще не удобная штука.
И шутки он эти тупые вспоминает, сестринские.
И отказы почти всех издательств.
Но сидит на какой-то пыльной коробке… И пишет-пишет-пишет… Криво, не видя половины написанного. Потом только рассвет и увидит его, слегка осветлит его уставшее лицо и руку, крепко держащую сломанную, потекшую ручку.
Жизнь не длинная, всего и написать не успеешь. И плевал он на всех, знаете ли. Ну и что, что не читают? Ему нравится писать, остальное – да ну его, к чертям.
А внизу, в их спальне сидит Матильда. И не спит, как он думает.
Читает. Что?
Да так, бред всякий. Залежавшийся в пыли хлам неудавшегося гения.
Интересно ж, блин.
Классные рассказы ведь.
Посвящение: Дориане
читать дальшеОн тихо встал, что бы не разбудить Матильду.
Она так хотела познакомить его с родителями… Кошмар какой-то просто. Мамочки его девушек всегда пугались, и не зря – какой-то хмурый бугай, да еще и весь в пирсинге. А вы знаете, ведь железо на теле как-то защищало от внешнего мира. Слегка.
Он не был красив, но как они говорили… Чистая концентрация мужественности.
Хрена себе, честное слово.
Он медленно поднялся на чердак. Воспоминания там можно было попробовать и даже проглотить… Он почувствовал, что его уносит как Алису. В темную, бесконечно глубокую дыру воспоминаний.
Все страньше и страньше.
Честно? Его жизнь – самое скучное, что он читал в своей жизни. А читал он много, ибо, простите, графоман. А все графоманы начинали с того, что заглатывали книжки, как леденцы и пытались что-то написать что-то более-менее не бездарное. Но не свое, а по этим самым книжкам. Ибо твое читать никто не хочет. А увидеть, как любимый герой\героиня\автор\собака живет своей жизнью помимо книги, хочется всем. Вот и пиши себе спокойно фанфики, кто же против?
Но он пошел дальше, ибо дурак полнейший. Сказано же – твое творчество никому до задницы не нужно, куда лезешь? А он все строчил и строчил, забывая о сне, еде и туалете. А это, конечно, хорошо не заканчивается никогда.
Его книги занимали где-то среднее место на рынке – не бестселлеры, но и не детективчики для старых собачниц.
И именно тогда он решил писать мемуары.
Тогда он встретил Матильду. Веселая, забавная… Она ни черта не понимала его порывов, но спокойно принимала. А этого достаточно после стольких лет презрения, знаете ли.
Захотелось, что бы лет эдак через двадцать какой-то бедный студент взахлеб зачитывался его историей… чуть ли не до Анны Австрийской приравнивал его Венеру, его надежду, его Матильду… Красивые слова, ничего более.
А еще ему нравилось, что они были из разных стран. Такая, в общем, загадочная иностранка, говорящая на непонятном языке, который он принципиально не хотел учить еще в школе. И она так смешно картавила, когда изъяснялась с ним.
Запечатлеть ее на бумаге стало сном, главной идеей и безумной мечтой. Она с интересом смотрела на кривые буковки на плотной бумаге, но ничего не спрашивала. А зачем, она же все равно не поймет, да?
Просто она в него верила. Ему с детства этого не хватало. Над ним подшучивали все, начиная с любимой тети и заканчивая старшей сестрой с длинным прыщавым лицом и глазами на выкате. Такой он ее и запомнил: высокой худощавой девчонкой с проблемной кожей и пухлыми губами, вечно обкусанными и обветренными. Потом она уехала учиться заграницей, и они больше не виделись. И хоть сейчас она стала нормальной женщиной со смуглой после солярия кожей и вечно шелковистыми волосами неестественно светлого цвета, он ее помнил именно такой. Абсолютно не симпатичной, язвительной и такой родной.
Но кому нужны его мемуары, когда твои истории не особо и читаются? Тем более, ты еще не помер, чего издавать-то?
Стандартный ответ. Жуть зеленая.
И мемуары полетели советской скоростной ракетой на чердак. Матильда только обрадовалась и потянула его на активный отдых.
С писаниной покончено! С прошлой жизнью – покончено!
И теперь все шло к этому совершенно ненужному и пугающему событию – свадьбе… А потом пеленки, распашонки, сопли, слюни, немытые ночные горшки…
Одним словом, ПОЛНЫЙ КОШМАР. Ладно, это два слова. Есть еще одно. СКУКА. ПОЛНЕЙШАЯ СКУКА, которую не развеять даже походами налево. А зачем тогда было жениться, если потом заглядываться на чужие короткие юбки? Глупо как-то. И все эти скандалы, подозрения… Как-то даже неинтересно, унизительно. Никакого азарта и адреналина.
Теперь-то и с парашютом не попрыгаешь, и с аквалангом не поныряешь.
Вообще ничего. НИ-ЧЕ-ГО.
Может, подождать, со свадьбой-то? Еще родители ее скандал заведут – как можно такого меня в дом без опаски пускать. Соседям на смех?
Подождите, то ли еще будет.
Ладно, до свадьбы и так не близко. Можно придумать миллион отмазок, попутешествовать еще, они даже и Тадж-Махал не видели…
Но, с другой стороны, она то серьезно рассчитывает на свадьбу. Строит планы, фантазирует о платье…
И на кой черт ему эта свобода без Матильды? Она – его свобода, как бы избито не звучало. И если уж так ей хочется – то какая разница? Все-таки, в его жизни мало что изменится…
Они лишь переедут в дом побольше, и без чердака. Или переделают чердак под комнаты. Все-таки, детям нужно место.
Как-то все это нереально.
И каждый вечер он бегает сюда, пока еще время есть. Матильда уснет – а он на чердак, где так заманчиво пахнет гнилью и старой бумагой… Здесь все книжки, прочтенные в детстве и юношестве, первые пробы пера, те самые рассказы, черновики книг… И его мемуары. Полный сборник хлама этого неудавшегося гения.
Прочитать еще раз – понять, что это не его – уйти и уснуть, подложив руку женщине под голову. Следующий вечер – тоже самое.
Понять, что это не его.
А что его тогда? Работать в конторе и подрабатывать репетитором? Да и мало кто берет его как репетитора. Все-таки, не располагающая у него внешность. Бугай, да еще и в пирсинге. А вы знаете, ведь железо на теле как-то защищает от внешнего мира. Слегка.
Но теперь ему защита не нужна, так ведь? У него невеста есть. Принимает его таким, какой есть. Не пытается изменить. И любит же, а иначе, какой ей резон быть с ним, нервным, хмурым, раздражительным и замкнутым?
Странные они существа, эти женщины.
Перечитывает в который раз свою историю и находит ее отвратительно неинтересной. И слог у него дурацкий. И не смешно, и не трогательно.
И смотрит он в маленькое грязное окошко и пытается понять – на что же он потратил пол жизни, а?
И под руку попадается какая-то сломанная ручка и исписанный до половины блокнот.
И как-то так тесно вдруг становится.
И вспоминает, что там внизу его вообще-то будущая жена ждет.
Она его с родителями познакомить хочет.
И любит он ее.
И репетитором быть, кстати, весело.
А пирсинг вообще не удобная штука.
И шутки он эти тупые вспоминает, сестринские.
И отказы почти всех издательств.
Но сидит на какой-то пыльной коробке… И пишет-пишет-пишет… Криво, не видя половины написанного. Потом только рассвет и увидит его, слегка осветлит его уставшее лицо и руку, крепко держащую сломанную, потекшую ручку.
Жизнь не длинная, всего и написать не успеешь. И плевал он на всех, знаете ли. Ну и что, что не читают? Ему нравится писать, остальное – да ну его, к чертям.
А внизу, в их спальне сидит Матильда. И не спит, как он думает.
Читает. Что?
Да так, бред всякий. Залежавшийся в пыли хлам неудавшегося гения.
Интересно ж, блин.
Классные рассказы ведь.
@темы: art